Том 10. Публицистика - Страница 102

102

Многие из домов — лишь остовы, где вся внутренность вынесена аэропланной бомбой. У порогов на стульях с камышовым сиденьем сидят женщины, занятые рукоделием. Играют дети. Автомобили пробираются по узкой, как щель, — извилистой улице в железных балкончиках на вторых этажах. Окна нижних этажей забраны решетками. В лавках вместо дверей — занавеси из железных цепочек.

За деревней на пригорке молотят пшеницу. Снопы привезены на двухколесной арбе, запряженной цугом: в корню — большой мул, вторым — мул поменьше, впереди — осел. Пшеницу раскидывают по току, и по снопам — по кругу — ездит арба, волоча за собой тяжелый дощатый щит. Так молотили еще в римские времена.

На всем укладе жизни — следы старины, уживающейся с бензиновыми колонками и великолепными шоссейными дорогами. Народ сбросил иго помещиков и монастырей. Все церкви заколочены, иные сожжены, попы и монахи уничтожены, помещики бежали к Франко.

Хозяином Испании стал народ. Но ему не дали времени разобраться в вековом наследии. На средневековые деревни и городки посыпались аэропланные бомбы, — тяжелая индустрия фюрера и дуче с фашистской вежливостью предложила себя взамен отечественных фабрикантов, сеньоров и потомков великих инквизиторов.

Но расчет на завоевание новой колонии оказался неверным. Новейшая техника и аморальность фашизма столкнулись с психологической сложностью старого испанского народа. И, может быть, потому, что народ этот долго находился в экономической отсталости и духовной консервации, не был разъеден всеми пороками современного буржуазного строя, он сберег в себе все дивные, нерастраченные свойства честности, благородства, пылкости, прямодушия. Он без колебания встал на защиту своей революции, своей земли, своих заводов, своей национальности.

И напрасно фашистские бомбовозы, громя мирные города, силятся вселить ужас и растерянность. Испанский народ (от старух, сидящих с вязаньем у порогов полуразрушенных жилищ, до бойцов на фронте) не примет жизни из рук новых рабовладельцев. Кровь и ужас лишь заставили испанский народ сменить беспечность и добродушие на организованность и волю — победить во что бы то ни стало. Но пасаран!

В ноябре Франко стоял у Толедских ворот Мадрида, и, казалось, ему бы только сесть в машину и под развернутым знаменем (на красном поле — знак раскрытых наручников и стрелы Перуна) пронестись по столице. Все же он не решился. А наутро уже было поздно. Сегодня Мадрид сам перешел в нападение. Наступление революционных армий должно и будет развиваться. Время играет на революцию. В эти дни под Мадридом идет самое ожесточенное и самое крупное — по сосредоточенным силам — сражение за все время войны.

Когда подъезжаешь с востока по проселочной дороге, Мадрид внезапно поднимается из-за пшеничных полей. Встают острые шпили колоколен и крыш, вдали — огромная башня расположенного в центре Мадрида здания телефона и телеграфа. Почти ежедневно по «Телефонике» бьют из дальнобойных орудий. Но не было часа, когда бы там прекратилась работа. С «Телефоники» можно говорить со всем миром.

Огромный Мадрид раскинут на той же волнистой равнине, на западе окаймленной мелководной — в каменном русле — речкой Мансанарес. За ней — предместье Карабанчель, где идет война в домах с подкопами и взрывами, выше — холмы, — это все линия фронта. Лишь в одном месте — на севере — фашисты перешли Мансанарес и выхватили у Мадрида часть Университетского городка.

Над Мадридом — горячая мгла. Солнце уже низко, за Мансанарес, за холмами, и весь город против солнца кажется черным. Дорога идет мимо длинной высокой стены кладбища. Здесь хоронят защитников Мадрида. Дальше — налево — голое поле, овраг и за ним сразу высокие срезы улиц. Направо — кирпичные аркады цирка для боя быков, — это огромное здание, как и все испанские цирки, построено в форме античного Колизея.

За цирком — бульвар. Толпы народа. Маленькие, яично-желтые, шустро позванивающие трамваи. Аллеи пальм. Аллеи свежих акаций. Улицы чисто выметены. У подножия триумфальной арки садовник поливает зелень и цветы. Город все выше, роскошнее. Народу все больше. Женщины — в белом, в черном, много изящно одетых, но все с непокрытыми головами. Шагом двигаются двухколесные телеги, запряженные мулами.

Открытые магазины, кафе. Бегают мальчики-газетчики. Проносятся автомобили. Почти не видно военных. И только оттого, что вы видите на площади памятник, закрытый футляром из кирпича, цемента и мешков с песком, или у зеркальных окон банка — стену из мешков, или улицу преграждает баррикада, тщательно сложенная из камней и цемента, с башенками и пулеметными гнездами, — вы понимаете, что фронт — близко, фронт — в двух километрах.

Сквозь шум города долетают тяжелые вздохи. Прохожий поднял голову и глядит в темно-синее, вечереющее небо. Там плывут бомбовозы, и, когда они склоняются к закату, до вас снова доносятся тяжелые удары бомбардировки фашистских позиций за рекой.

Мы оставляем машину на площади в рабочем квартале. Шестой час. (Все уличные часы на площадях Мадрида в полном порядке.) Утомленные знойным днем люди возвращаются домой на трамваях и метро. Заходят в кафе утолить жажду, садятся на тротуаре в дверях домов. Повсюду — дети, возятся, бегают, играют на высокой баррикаде, защищающей от обстрела боковую улицу. Маленькие спят в колясочках или на руках у отцов. Здесь любят детей.

Идем мимо новых многоэтажных домов. Кое-где на тротуаре, на мостовой — воронки от снарядов. Тихо, мирно. Почтенная дама с непокрытой головой вывела гулять собачку. Усатый старичок идет по бульвару, читая газету. Девушка и юноша смеются под акацией. Выходим на площадь, — она покинута, так как все дома — под прямым обстрелом.

102