Том 10. Публицистика - Страница 114

114

Мы много говорим об этих рогатках. Но на сегодня это лишь призрачные рогатки. Их нет, потому? что драматург не хочет, чтобы они были. Если он их не отшвырнул, — народ потребует этого. В Советском Союзе любят смелых. Народ не прощает уныния, страха, колебания, нерешительности. Художников создавало бесстрашие, упорство, дерзость и величие поставленных задач. Нет, не будем больше говорить о рогатках, это значит сваливать вину с себя на всякие посторонние условия.

Скажу про себя. На моем творческом пути не мало было рогаток и даже волчьих ям, вырытых, например, покойной РАПП. И сейчас я получаю здоровые удары и тумаки. Я не скажу, чтобы я шел через эти препятствия с веселой песней. Я стонал и кряхтел. Все мы таковы. Но я всегда чувствовал, что иду в потоке неисчислимых миллионов творцов новой жизни. Творчество — это трудное дело. И всегда я чувствовал, что судья моим делам — народ. Он требует — твори и давай. Народ и партия, ведущая народ к коммунизму, требуют от искусства наивысшего напряжения, растущего напряжения. И мы должны напрягаться.

Да здравствует советское искусство!

Чего же нам не хватает на сегодняшний день? Наше художественное мышление двигается часто по оголенным схемам. Изобразитель отстает от мыслителя. Наша общественная жизнь так насыщена идеями, что они часто ослепляют художника, и он, как человек, глядящий на солнце, не видит красок. Это касается и драматурга и режиссера. У обоих у нас то же отставание в чувственном восприятии нашей жизни, столь насыщенной идеями.

Вот тут, мне кажется, весь секрет нашей работы над самим собой, тут, з овладении этим секретом, и лежит основание для дивного и невиданного взлета искусства социалистического общества.

Сумма наблюдений, больших и маленьких, мимолетных и глубоких, осознанных и неосознанно-летучих, всегда складывается, интегрируется у художника в тот собирательный, реалистический образ, который мы называем типом эпохи.

Не будем ссылаться на то, что художнику нужен отстой эпохи, что Гоголь создал «Ревизора» из типов предшествующего ему времени. Отстой эпохи — приятный материал для художника. Но это не значит, что только отстой может быть материалом для создания полнозвучных художественных произведений. Это опровергается первым же пришедшим на ум примером: Бальзак писал свои величественные романы с натуры, Тургенев писал о современниках, Пушкин и Грибоедов писали свою эпоху.

Вы спросите: почему же нам трудно делать это? Потому что наши задачи неизмеримо труднее. Потому что на земле до нас не было бесклассового общества, не было государства, строящегося по законам философии коммунизма.

Но если нам трудно врубаться в неизведанные рощи социалистического Парнаса, то именно в этом залог того, что искусство наше хорошо и высоко. Путь искусства всегда труден, и чем труднее путь, тем блистательнее находка!

Да здравствует социалистическое искусство!

Письмо А.Л. Дымшицу

Дорогой Александр Львович! Я прочел Вашу главу о сказке и нахожу, что это статья для журнала, но не глава для учебника.

О сказке, да еще для молодежи, нужно написать так, чтобы сказка предстала во всем ее очаровании. Не нужно исследований, не нужно цитат, не нужно оправданий.

Я считаю, что начать хорошо бы с происхождения сказки: откуда они начались, как они путешествовали по свету, как один народ передавал другому сюжеты, и тот их обрабатывал по-своему и т. д.

Нужно коснуться монгольской, корейской, персидской сказки, византийских и античных сказаний и мифов, наконец, западноевропейской сказки (пришедшей к нам через письменность).

Затем хорошо бы указать на самый склад русской сказки и на ее направленность: народ создает своего героя, народ отвоевывает свою духовную независимость, народ смеется, народ — сатирик и т. д.

Я пишу Вам лишь несколько слов об этом. Мануйлов расскажет Вам подробнее.

Ваш Алексей Толстой.

Сказка — великая духовная культура народа, которую мы собираем по крохам, и через сказку раскрывается перед нами тысячелетняя история народа.

Письмо сыну

Усердно занимаюсь словесностью, т. е. писанием «19-го года». Кажется, нашел стиль и форму для этого очень трудного романа. А стиль и форма это тот самый реактив, в котором давно сгнившие предметы, клочки одежд, обрывки событий, пыль времени, ржавое железо, мысли, ставшие банальными, забытые восклицания, улетевшие в небытие крики, фразы, поцелуи, матерщина, пятна крови и прочее и прочее — вскипают и под некое невнятное, как бы колдовское, но по существу бессмысленное бормотание самого автора превращаются в животрепетное создание, обладающее всеми признаками живого, убеждающего своим присутствием существа, хотя и бесплотного.

Вот этой кухней я теперь и занимаюсь, дымя трубкой. Что из этого получится — знает аллах, но не скажет мне, так как я не магометанин.

Кончил читать второй том истории СССР, и теперь мне скучно, так как я все знаю, а дальше — еще ничего не вышло.

Хорошо бы и тебе заняться историей. Над этим можно вдоволь поразмыслить и даже сделаться крайне рассеянным.

Напрашивается один очень любопытный вывод, а именно: земля истощила свои силы, свою ярость, создавая формы природы. Чудовища, потрясавшие воздух и землю криками похоти и жадности, — погребены на глубокие тысячи метров. Природа успокоилась, стала добропорядочной, серенькой, увядшей, как потаскушка, под старость лет устроившаяся при церковной свечной лавке.

В это время появился человек. Он с непостижимой торопливостью пробежал пространство, отделяющее животный мир от homo sapiens эпохи авиационных моторов в 1900 H. P. В наши дни он торопливо — не без участия самовредительства, ликвидирует все те формы, которые остались от прохождения по историческому кроссу до момента ликвидации частной собственности на средства производства. Это основное. Дальнейшие исторические события пройдут очень бурно и очень быстро.

114