Том 10. Публицистика - Страница 139

139

Проклятого крысолова больше нет, он унесен в черную пропасть времени. Смычки опущены, — у скрипачей, у многих, на глазах слезы. Слышен только раздумчивый и суровый, — после стольких потерь и бедствий, — человеческий голос фагота. Возврата нет к безбурному счастьицу. Перед умудренным в страданиях взором человека — пройденный путь, где он ищет оправдания жизни.

За красоту мира льется кровь. Красота — это не забава, не услада и не праздничные одежды, — красота — это пересоздание и устроение дикой природы руками и гением человека. Симфония как будто прикасается легкими дуновениями к великому наследию человеческого пути, и оно оживает. Средняя часть симфонии — это ренессанс, возрождение красоты из праха и пепла. Как будто перед глазами нового Данте силой сурового и лирического раздумья вызваны тени великого искусства, великого добра.

Заключительная часть симфонии летит в будущее Перед слушателями, облокотившимися о перила, прислонившимися к высоким белым колоннам, раскрывается величественный мир идей и страстей. Ради этого стоит жить и стоит бороться. Не о счастьице, но о счастье теперь рассказывает могущественная тема человека. Вот — вы подхвачены светом, вы словно в вихре его… И снова покачиваетесь на лазурных волнах океана будущего. С возрастающим напряжением вы ожидаете финала, завершения огромного музыкального переживания. Вас подхватывают скрипки, вам нечем дышать, как на горных высотах, и вместе с гармонической бурей оркестра, в немыслимом напряжении вы устремляетесь в прорыв, в будущее, к голубым городам высшего устроения.

Гитлеру не удалось взять Ленинград и Москву Проклятый крысолов, кривляясь, напрасно приплясывал со своими крысами по шею в крови, ему не удалось повернуть русский народ на обглоданные кости пещерного жития. Красная Армия создала грозную симфонию мировой победы. Шостакович прильнул ухом к сердцу Родины и сыграл песнь торжества.

Такие чувства и такие мысли владели нами, когда мы слушали в Куйбышеве, в Большом театре СССР, репетицию Седьмой симфонии.

Николай Тихонов

22 июня 1941 года завершился целый период советской литературы, начатый в 20-х годах общей романтической темой только что победоносно оконченной войны с интервентами и белыми; писатели были молоды, неопытны, полны пылких надежд; это была бурная весна; затем наступило распутье нэпа и литературный разброд; романтическая тема была исчерпана, пошли разные искания: формы, содержания, литературного героя; родилась замечательная сатира Зощенко; заострила жало комедия. Но нэп уже хоронился по первому разряду.

Перед государством вставала неизбежность мировой войны, и все силы страны, в том числе и литература, были введены в железное русло напряженной и торопливой подготовки к борьбе за жизнь и независимость Советского Союза. Литературным героем этого времени трех пятилеток становится труд, рост, преодоление, миллионная масса, строящая заводы, плотины, электроцентрали, города; иной раз — самый объект строительства. Литература целеустремленна, и цель ее конкретна, вещественна.

И вот — мировая война. У некоторых писателей падают перья из рук, потому что сразу окончена тема целого пятнадцатилетия; не испуг какой-нибудь, а необходимость внутренней художественной перестройки объясняет молчание этих писателей в первые месяцы войны.

Начинаются поиски новой темы, поиски героя. Теперь эта тема — родина и победа. И — герой: это русский советский человек — конкретный, с именем и отчеством, сын народа — герой Отечественной войны

Николай Тихонов восемь месяцев прожил в Ленинграде. Как все ленинградцы, как блистательный Шостакович, он во всю глубину пережил томление осады, боль за великий город, боль за возлюбленную родину. И у него была та же перестройка. В последние годы перед войной он уже не писал прозу и почти целиком ушел в переводы, преимущественно с грузинского. И вот в ноябре, перед самым наступлением советских армий, он посылает из Ленинграда поэму «Киров с нами».

Домов затемненных громады
В зловещем подобии сна,
В железных ночах Ленинграда
Осадной поры тишина,

Но тишь разрывается боем,
Сирены зовут на посты,
И бомбы свистят над Невою,
Огнем обжигая мосты.

Стоит часовой над водою,
Моряк Ленинград сторожит,
И это лицо молодое
О многом ему говорит.

Прожектор из сумрака вырыл
Его бескозырку в огне,
Названье победное: «Киров»
Грозой заблистало на ней…

— Пусть наши супы водяные,
Пусть хлеб на вес золота стал,
Мы будем стоять, как стальные,
Потом мы успеем устать.

В железных ночах Ленинграда
По городу Киров идет.
И сердце прегордое радо,
Что так непреклонен народ,

И видит: взлетают ракеты,
Пожаров ночная заря,
Там вражьи таятся пикеты,
Немецких зверей лагеря.

И в ярости злой канонады
Немецкую гробить орду,
В железных ночах Ленинграда
На бой ленинградцы идут…

Вдохновение этой прекрасной поэмы сурово и возвышенно, как суров и нравственно возвышен великий город Ленина. Ритмика стиха — непреклонный марш, как поступь колонн, идущих в бой, будто отзвук грозных ударов копыт о скалу Медного всадника. Стих почти хрестоматийно ясен, точно рассказ для детей; в этом у Николая Тихонова сближение с его великим учителем Лермонтовым. Это песня сквозь стиснутые зубы. Полчища варваров должны отпрянуть, как ночные тени, при звуке железных шагов Кирова по ленинградским гранитам, — звук его шагов — это биение сердца Ленинграда.

139