Том 10. Публицистика - Страница 158

158

«Дорогой муж, наши русские работают очень хорошо. По ночам, после работы, они вырезывают птичек из дерева, которых отдают за кусок хлеба. Вальтеру хочется иметь такую игрушку, но мне неприятно брать от них что-нибудь…»;

«Русские отовсюду бегут. Дядя Мартин поймал одного на кирпичном заводе. В нашем лесу, за ржаным полем, несколько дней прятались двое французов. Наша учительница пошла собирать васильки и вдруг увидела в высокой ржи две страшные физиономии. Она быстро побежала и заявила об этом полиции. От всего этого становится как-то не по себе, страшно выходить в поле и нельзя будет ходить за грибами…»;

«Отец вчера был в Шверине на собрании, вечером они все отправились на облаву: с пивного завода удрали русские и поляки. Но когда напали на их след, они были уже за пределами нашего района. Отец этим очень расстроился…»;

«Сегодня фрау Герц и мама собрались по грибы. Когда они были уже на вокзале, им сказали, что в лес идти запрещено, потому что сбежало девять русских, на которых идет облава; в них стреляют тут же на месте, едва только шевельнется кто-нибудь в лесу. Следовательно, никому сейчас в лес идти нельзя…»

Унтер-офицеру Францу Людвигу Лейку пишет ревнивая жена: «Юнкере получил восемьдесят русских женщин. Им дают чистить болты и всякую другую черную работу. Меня тошнит при одном виде этих замарашек, но работают они, как черти. У нас есть также русские мужчины на сельскохозяйственных работах. Они все очень молоды и выглядят опрятно, как это ни странно. Слушай, Франц, то, что именно тебя посылают за русскими бабами, я нахожу глупым; неужели они не нашли никого другого, чтобы ловить баб? Как выглядят эти русские бабы, — очень грязные, нет? Ленивые и безобразные? Могу себе представить тебя в роли вербовщика, и как ты должен приводить этих баб в надлежащее состояние при помощи плетки — я тоже представляю. Все же ты свинья. Целую тебя».

Анни Томан, работающая на товарной станции, пишет своему мужу: «Негде достать людей для разгрузки, а между тем все должно делаться согласно инструкции, немедленно, так как новый лозунг фюрера гласит: „Колеса должны катиться для победы!“ Каждый день я получаю несколько русских, но они так плохо двигаются в тяжелых деревянных башмаках и так медлительны, что от них мало проку. Каждое движение им надо сначала показать. У них нет сил, так как ничего нет в желудке. Они едят яблоки, или я даю им немного кофе. Два раза я давала им также белую капусту, которая была мне не нужна, и к ней немного хлеба. Я желаю, чтобы всем нашим военнопленным было наполовину так хорошо, как этим здесь, у меня. Такое отношение втихомолку разрешается, так как руководители говорят, что раз русские работают, они должны получать какую-то еду».

Мне не хочется писать концовки к этим отрывкам немецких писем. Все ясно, и все очень по-человечески страшно. Концовкой должен быть русский яростный штык…

О своей работе

Третья книга — самая главная часть романа [о Петре]. Она относится к наиболее интересному периоду жизни Петра. В ней будет показана законодательная деятельность Петра I, его новаторство в области изменений уклада русской жизни, поездки царя за границу, его окружение, общество того времени. В третьей части будут даны картины не только русской жизни, но и Запада того времени — Франции, Польши, Голландии. Все основные задачи, которые я ставил перед собой, приступая к роману, будут осуществлены главным образом в этой части.

Последние полтора года я работал над драматической повестью об Иване Грозном. Я написал две пьесы — «Орел и орлица» и «Трудные годы». Обе они охватывают сложный период царствования Грозного — годы его зрелости.

Работа над первой пьесой «Орел и орлица» была для меня опытным изучением Грозного, его характера, людей его времени. Вторая пьеса — «Трудные годы» — раскрывает характер царствования Ивана, смысл и причинную связь его деяний…

Письмо В.Б. Шкловскому

Дорогой Виктор Борисович, я получил Ваше письмо, когда был очень нездоров, поэтому не ответил. Сейчас прочел его еще раз, — в нем тысяча мыслей, идей, впечатлений, ощущений. Я его поберегу, а когда напечатаю еще несколько глав — Вы мне еще напишете. То, что Вы говорите о прохождении Петра в третьей части, — верно. У меня было это беспокойство: не прошел бы он на втором плане в виде статуи. Меня, как ветром, тащило в сторону. Два месяца я не мог работать, и только на днях начал, и начал прямо с оживления Петра. Еще затруднение — втаскивание в роман новых персонажей, расширение его поверхности. Оказывается, это совсем не легкая штука. В первой и второй части это было легко, а сюда их надо ухитряться втаскивать. Хочется написать о Саньке в Париже. О Булавине тоже напишу, хотя советские книжки о нем такие скоромные, что противно взять в руки, а в старых сказано очень мало. Роман хочу довести только до Полтавы, может быть, до прутского похода, еще не знаю. Не хочется, чтобы люди в нем состарились, что мне с ними, со старыми, делать?

Мне было очень приятно и полезно получить Ваше письмо. Отвечу Вам на него следующими главами.

Крепко жму Вашу руку.

Алексей Толстой.

Рассказы Ивана Сударева

Ночью в сенях на селе

Русский человек любит высказаться, — причину этого объяснить не берусь. Иной шуршит, шуршит сеном у тебя под боком, вздыхает, как по маме родной, не дает тебе завести глаз, да и пошел мягким голосом колобродить про свое отношение к жизни и смерти, покуда ты окончательно не заснешь. А бывают и такие, — за веселым разговором вдруг уставится на рюмку да еще кашлянет, будто у него душа к горлу подступила, и ни к селу ни к городу начинает освобождать себя от мыслей…

158